Гусаченко Евгений Михайлович

И больше ничего

День как-то незаметно склонился к вечеру.

Из глубокой задумчивости Ивана вывела внезапно наступившая на участке тишина

Малый буровой станок не работал уже минут десять. Немов с Балагуром заканчивали его разборку. Но тут заглох и их, с Болтуновым, станок, выработав солярку. Пока бурильщик доставал свой резерв – двадцатилитровую канистру, пока заливал, прошло еще минут двадцать.

Предстояло очень нудное занятие – извлечение труб из пробуренной скважины. С этим провозились ещё минут сорок. К вечеру

распогодилось и посвежело. Небо очистилось от туч, которые сбились к горизонту и пылали, подсвечиваемые снизу заходящим солнцем. Смеркалось. Кое-где на потемневшем небе стали проступать звёзды.

«Завтра будет хороший день», машинально подумал Гордеев, наблюдая подъём колонны труб

Она вышла уже метров на шесть и верхним концом упёрлась во вращатель, не дававший ей подняться выше. Мачта завибрировала от удара.

«Так и есть, надо лезть – отжимать конец колонны в сторону», - Иван повернулся, чтобы позвать Балагура. С такой спиной лезть не хотелось. Тот стоял раком на бампере машины задом к Гордееву, что-то прикручивая, или откручивая под капотом.

«Ладно, не буду отвлекать», подумал Иван, «Позову, когда колонну надо будет выносить.

Это я точно не потяну» - и обречённо полез на мачту, дав знак бурильщику Болтунову - сейчас, мол, отожму. Тот застопорил лебёдку.

Гордеев осторожно поднялся по вышке, ощутив, что она скользкая – к вечеру еще и подморозило. На высоте около шести метров от земли крепко ухватился обеими руками за переплет мачты, правой ногой укрепился на нижнем поперечном уголке, а левой уперся в обсадную колонну и нажал на неё со всей силы. Из этого положения он видел только

голову Болтунова. Тот следил за движениями Гордеева и при нажатии на колонну отпустил лебёдку. Конец трубы полез вверх, Иван давил на неё ногой, но, видно, недостаточно сильно. Край колонны снова упёрся во вращатель. Грохот, вышка

завибрировала. Гордеев сгруппировался и нажал ногой из последних сил. Внезапно голова Бориса Болтунова исчезла из поля зрения – он склонился над устьем скважины.

«Что он там возится», подумал Гордеев и охнул. Острая заклинивающая боль поразила поясницу. Тело сразу покрылось липким потом, стали неметь пальцы рук и ног.

Сознание спуталось, но ещё сохраняло способность командовать и как испорченная пластинка приказывало: «Только не разжимай пальцы, только не разжимай пальцы»

В полусогнутом положении Гордеев находился на буровой мачте, приблизительно в четырёх метрах от металлической площадки кузова машины, на которой располагался станок.

Руки держались мёртвой хваткой инстинкта самосохранения за переплёт мачты, а ноги опирались о другой. Такое положение Иван занял, когда пытался отжать ногой обсадную колонну от вращателя. В голове лихорадочно мелькали вопросы: «Что делать, и кто виноват?»

Он попытался оттолкнуться ногами от опоры, чтобы разогнуться и повиснуть на одних руках. И неминуемо свалиться на площадку кузова, но – на ноги. В таком случае, он отделался бы только переломами, а может и нет – это как повезет.

О том, что случится, если в его теперешнем положении первыми откажут руки он даже не хотел и думать.

При попытке напрячься и разогнуться тело пронизала жуткая боль, снова прошиб пот, и подступила противная тошнотворная слабость. Гордеев увидел, что пальцы разжимаются, как в замедленном кино и его опрокидывает назад. «Каюк», промелькнуло в мозгу. И еще одна мысль: «Где же видения прошлого, которые как кадры кинохроники мелькают перед глазами в мгновения ухода из этого мира?» Еще он успел увидеть испуганное лицо Болтунова с округлившимися глазами. Потом еще один приступ боли в пояснице, когда руки сорвались с переплета мачты и он попытался, всё-таки, оттолкнуться ногами от вышки, чтобы упасть на землю за пределы автомобиля. Это еще давало ему шанс – кустарник мог смягчить удар при падении.

Но полноценного толчка не получилось, и он полетел спиной вперед на металлический хлам, наваленный сбоку от станка, в кузове. На этот раз, закрывающая всё боль, ударила в затылок, рассыпавшись на тысячи ярких вспышек в глазах.

«Так вот он этот свет, о котором говорят все, пережившие клиническую смерть. Свет в конце тоннеля… Какой свет – это же искры из глаз!» - ирония не оставила Гордеева и в последний момент.

Боль исчезла. Возникло чувство невесомости. Вспышки перед глазами стали уменьшаться в размерах, превращаясь в маленькие светящиеся точки, съедаемые подступающей чернотой. Это последнее, что отметил умирающий мозг Гордеева – ватная, абсолютная, не пропускающая ничего, чернота. И больше ничего.

Чтобы написать комментарий - щелкните мышью на рисунок ниже